Гранька и его сын - Страница 2

- Кого привез? - таким тоном, как будто продолжал давно начатый разговор, спросил Гранька.

Агафьин хлопнул руками о колени, тряся бородой у самого лица Граньки, привстал, сел и стал кричать, как глухому, радостно скаля зубы:

- Сын твой, Мишка-то, а сына-то забыл, нет, сын-от твой, Михайло, сказываю, тут он, ась?! В чистоте приехал, в богачестве, земляк мой ведь он, а! Ха-ха-ха! Хе-хе-хе!

Гранька беспомощно замигал, выражение загнанности и недоумения появилось у него на лице.

- Будет же врать-то, - испуганно сказал он, - Мишка, поди, померши, давно ведь он... это.

- Да тебе сказываю, - снова закричал, волнуясь, Агафьин, - на пароходе он прикатил, утресь; а я, вишь, дрова возил, а с палубы, вишь, на вольном воздухе кои сидели чаевали, кричит - "подь сюда", - я, значит, то самое "здрасте", а он на тебя, - "батя, - говорит, - жив, ай нет?" И обсказал, а я поленницу развалил, да единым духом, свидеться, значит, ему охота, на чай рупь дал, нако!

Гранька прищурился на котелок, где, толкаясь в крутом кипятке, разваривались щурята. Есть ему не хотелось. Он мысленно увидел сына таким, каким запомнил: волосатый, веснушчатый, с пальцем в носу, с умными и упрямыми глазами, встал между ним и костром призрак родной крови.

- Экое дело, - сказал он дребезжащим голосом, пихая ногой к огню полено, - ишь, старые змеи, объявился когда, да ты по совести - врешь или нет? - Он жестоко воззрился на Агафьина, но в лице мужика ясно отражался переполошивший всю деревню факт. - Да ты чего сел-то, - умиленно вскричал Гранька, - завести Дуньку в оглобли. Поехали, право, поехали, а?

Старик схватил лапти, висевшие на одном гвозде с распяленной для сушки шкурой гагары, стал мотать онучи, ухитрился в двух шагах потерять лапоть и, наступив на него, искать.

За мысом, мелькая в черных вершинах сосен и деловито крякая, неслись утки.

Агафьин смотрел на Граньку, силясь уразуметь, куда собрался старик, и, смекнув, что тот, не поняв его, рвется в деревню, сказал:

- Тут он, со мной приехал.

- Игде? - спросил Гранька, роняя лапоть.

- Палочку состругнуть пошел, тросточку. Скучая, полштоф вина выпили с ним.

Из леса, дымя папиросой, показался человек в городском костюме. Завидев мужиков, он пошел быстрее и через минуту, прищурившись, с улыбкой смотрел вплотную на старика Граньку.

- Вот и я, - сказал он, неловко обнимая отца.

Гранька, вытерев о штаны руки, прижал их к карманам сына и прослезился.

- Миш, а Миш, - бормотал он, - приехал, значит.

- А то как же... - громко, отступая, сказал Михаил. - Дай-ка я посмотрю на тебя, старик, - он обошел вокруг Граньки кругом, паясничая, подмигивая Агафьину, и стал серьезен. - Настоящие мощи, неистребимые. Как живешь?

- Маненько живу, мать-то померла, знаешь?

- Должно быть. Старуха была. - Михаил положил руку на плечо Граньке. Ну сядем.

Агафьин снял котелок и чайник, поставил на стол чашки и пестерек с сахаром. Отец с сыном сидели друг против друга.

Гранька не узнавал сына. От прежнего Мишки остались лишь вихор да веснушки; борода, усы, возмужалость, серый городской костюм делали сына чужим.

- Везде я был, - жуя сахар, рассказывал Михаил.

Агафьин не сводил с него крупных, восторженных глаз, твердя, в паузах, бойко и льстиво: - Ишь ты. Дела, брат, первый сорт. Эх куры - петушки.

- Был везде. Последние два года прожил в Москве; там и жена моя; женился. Поступил в пивной склад заведующим. Жалованье, квартира, отопление, керосин.

Он сломал крепкую, как железо, баранку, выпил налитый Агафьиным пузатый стаканчик водки, поддел пальцем из котелка щуренка и отсосал ему голову.

Сидел, двигал руками и говорил он просто, но не по-мужицки. Но и тону не задавал, а, видимо, вел себя - как привык. Рыбу он тоже ел пальцами, но как-то умелее. Гранька и Агафьин преувеличенно внимательно слушали его, тряся головами, поддакивая напряженно и счастливо. Он же, попивая из чайника дымный чай, расставив на столе локти, а под столом ноги, рассказывал историю хмурого и смекалистого парнюги, ставшего для деревни барином, "своим из чистых".

Взошла луна и стало еще светлее, мертвенный день без солнца остался над покоем озер. Уныло звенели комары; в земляной яме, треща красными искрами, дымились головни; у берега, разводя круги, плюхалась от щуки рыбная мелочь, а лесистые острова, холмы стали чернее, строже, глубже тянулись опрокинутые двойники их в чистую сталь озер. Озаренная луной, спала земля.

- Жить буду у тебя, тятя, - сказал вдруг Михаил. Мужики опустили блюдечки, раскрыв рты. - Вот так, хочу жить при тебе. Не прогонишь? - Он засмеялся и закурил папиросу, а Агафьин, подхватив уголек рукой, сунул ему. - С тем и приехал.

- Поди-ко, - сказал Гранька, - ублестишь тебя ноне.

- А что ты думаешь, - Михаил засмеялся. - Пора пришла, старик, нажился я. Действительно, вышел я в люди и все такое. Сперва пятьсот получал, теперь тысячу. Венская стоит мебель, граммофон купил дорогой, играет. Приказчики шапки ломают, а я им к праздничку на чаек даю. А какой смысл? Далее для чего мне работать, хозяину вперед забегать, на ломовых горло драть. Вышел я, верно, что говорить, человеком стал. А за каким с... с...м мне этим человеком по земле маяться? Собаке, брат, лучше. У меня собака есть, пуделек, ей блох чешут, ей-ей. Ну, - тоскливо мне, проку из меня настоящего мало, махнул к тебе, подрезвиться хочу, закис, и, видишь ли ты, пью, ей-богу... как пьют - в кабаках знают. Думаешь - вышел в люди - рай небесный. Вопросы появляются.

- Миш, а Миш, - забормотал Гранька, - ты не моги. Против своей жизни не моги.

- Михайло, - сказал Агафьин, хватая рукой бороду, - обскажи, на меркуны, слышь, на Москве из трубок глядят, господа не боятся.